Архиепископ Георг Генсвайн был знаком с Папой на покое Бенедиктом XVI в официальном качестве с тех пор, как в 1995 году был назначен сотрудником Конгрегации доктрины веры. После избрания Бенедикта Папой Римским в 2005 году, его неожиданного ухода в отставку в 2013 году и последних лет в монастыре Mater Ecclesiae в Ватикане, Генсвайн служил личным секретарем Бенедикта.
66-летний архиепископ имеет уникальный взгляд на последние годы жизни Бенедикта, которые, по его словам, были в основном посвящены молитве.
22 ноября, чуть более чем за месяц до смерти Бенедикта 31 декабря в возрасте 95 лет, Генсвайн дал интервью главе Ватиканского бюро EWTN Андреасу Тонхаузеру. Полное интервью вы можете посмотреть в видео в конце этой статьи. Далее следует его текстовая версия.
—Ваше Преосвященство, как себя чувствовал Папа на покое Бенедикт в самом конце своей жизни?
Вопреки тому, что он думал, он дожил до глубокой старости. Он был убежден, что после его отставки Господь дарует ему еще только один год. Вероятно, никто не был удивлен больше, чем он, увидев, что этот «еще один год» оказался еще почти десятью годами.
К концу жизни он был физически очень слаб, очень немощен, конечно, но — слава Богу — его разум был по-прежнему ясен. Ему было больно видеть, как его голос становился все тише и слабее. Всю свою жизнь он зависел от использования своего голоса, и этот инструмент постепенно оказался утрачен.
Но его ум всегда был ясен, он был безмятежен, собран, и мы — те, кто всегда был рядом с ним, кто жил с ним, — чувствовали, что он на финишной прямой. И он сам осознавал близость конца жизни.
—Боялся ли он смерти?
Он никогда не говорил о страхе. Он всегда говорил о Господе, о своей надежде, что, когда он, наконец, предстанет перед Ним, Бог проявит к нему мягкость и милосердие, зная, конечно, о его слабостях и его грехах, о его жизни. …Но, как сказал святой Иоанн: Бог больше нашего сердца.
—Вы провели много лет рядом с ним. Какие моменты были для вас ключевыми?
Для меня все началось с того, что я стал сотрудником Конгрегации доктрины веры, когда он (кардинал Йозеф Ратцингер) был префектом. Затем я стал секретарем. Предполагалось, что это продлится максимум несколько месяцев, но, в конце концов, это продлилось два года.
Затем умер Иоанн Павел II, и Йозеф Ратцингер стал Папой Бенедиктом XVI. Я провел все эти годы в качестве секретаря рядом с ним, а затем, конечно, и в то время, когда он был Папой на покое. Он был больше на покое, чем действующим понтификом.
Что всегда впечатляло и даже удивляло меня, так это его мягкость; каким спокойным и уравновешенным он был, даже в ситуациях, которые были очень, очень сложными, утомительными — и, временами, даже очень печальными с человеческой точки зрения.
Он никогда не терял самообладания; он никогда не выходил из себя. Наоборот: чем больше ему бросали вызов, тем тише и беднее он становился в словах. Но это очень хорошо и благотворно влияло на окружающих.
Однако он совсем не привык к большому скоплению людей. Конечно, как профессор он привык выступать перед большой, даже очень большой аудиторией студентов. Но это он как профессор говорил со студентами. Позже, когда он уже был Папой, все эти встречи с людьми из разных стран, их радость и энтузиазм, были, конечно, совсем другим опытом.
Ему пришлось привыкать к этому, и было нелегко найти правильный путь. Но он не позволял какому-то медиа-тренеру указывать ему, что делать, он просто и естественно взялся за эту задачу и в конце концов, как я могу сказать, «врос» в нее.
—Вы говорили о его мягкости, о том, как он общался с окружающими. Не могли бы вы привести пример?
Я помню одну встречу с епископами и кардиналами, когда он был префектом Конгрегации доктрины веры. Тема была такой, что все довольно быстро накалилось, как в плане содержания, так и высказываний. Приходилось говорить по-итальянски, так как это был общий язык. И я видел, что носители итальянского языка, конечно, были быстрее и сильнее, проявляя даже небольшие всплески агрессии.
В своей очень простой, несколько спокойной манере он сначала сгладил агрессивную атмосферу, пытаясь перейти от эмоций к содержанию. Он просто сказал: «Аргументы либо убедительны, либо неубедительны; тон может быть либо тревожным, либо полезным. Я предлагаю нам помочь друг другу сбавить тон и усилить аргументы».
—Можете ли вы рассказать нам больше о нем как о человеке? Как он относился к своему папскому сану? В конце концов, он был человеком, которому приходилось справляться с этой задачей…
Что ж, конечно, последнее, чего он желал, — это стать Папой в возрасте 78 лет. Но он стал Папой, он принял это, он увидел в этом волю Божию и взял на себя эту задачу. Поначалу была какая-то первоначальная, сиюминутная неуверенность: телекамеры и фотографы были просто повсюду, и личная жизнь, нормальная жизнь, была уже невозможна.
Но я чувствовал, как он взялся за это, твердо уповая на помощь Божию, что Господь даст ему те дары, которых ему недоставало и в которых он теперь нуждался; веря, что своими врожденными талантами, знаниями и опытом, но также и с помощью Божией, он сможет исполнить вверенное ему служение, осуществляя его так, чтобы оно действительно было на благо всей Церкви и верующих.
—Вначале вы сказали, что слово — произнесенное, но также и в письменной форме — было, так сказать, его инструментом. Какие из его трудов, его энциклик, его книг важны лично для вас?
Будучи Папой Римским, он написал три энциклики: четвертая была написана вместе с Папой Франциском, а затем также опубликована Папой Франциском: Lumen Fidei, о вере. Должен признаться, что Spe Salvi — это энциклика, которая дала мне лично наибольшую духовную подпитку, и я также верю, что из всех его важных посланий именно эта энциклика в конечном итоге «выиграет гонку».
Я начал читать его работы, когда был еще студентом и семинаристом во Фрайбурге; я прочитал их все, и это, конечно, влияет на духовный рост человека. Я думаю, что одна из вещей, которую могу выделить особо, это, безусловно, трилогия об Иисусе.
Он хотел, чтобы среди трудов, опубликованных под его именем, — помимо официальных текстов, которые он писал как Папа, например, его энциклик, — именно эта «Книга об Иисусе» в трех томах*, рассматривалась как его духовное и интеллектуальное завещание.
* Прим.редакции: 1 том. «Иисус из Назарета», 2007 г., посвящен общественной жизни Иисуса., 2 том. «Иисус из Назарета: Страстная неделя», 2011 г., посвящен страстям и воскресению Иисуса., 3 том. «Иисус из Назарета. Детство», 2012 г., посвящен детству Иисуса.
Изначально предполагалось, что это будет только один том. Он начал писать его как кардинал, а затем продолжил как Папа. И он думал, что Господь даст ему сил только на первую книгу. Он говорил тогда: «Теперь мне пора заканчивать, кто знает, на сколько хватит моих сил».
Его сил хватило, он начал второй том, и так далее. Эти три тома содержат всю его личность как священника, епископа, кардинала и Папы, но также и все его богословские исследования, всю его молитвенную жизнь — в форме, которая, благодарение Богу, может быть легко понята. Форме, представленной на самом высоком академическом уровне, но которая, одновременно, также и для верующих станет его личным свидетельством. И именно таково было намерение. Этой книгой, этим способом возвещения веры он хотел укрепить людей в вере, привести их к вере и открыть им двери к вере.
—Какие из этих мыслей вы лично возьмете на вооружение, какие из них помогли вам больше всего?
Когда я смотрю на книгу об Иисусе, важно то, что эта книга не описывает что-то из прошлого — историческую личность, пусть даже Спасителя, — но говорит о настоящем. Христос жил, но Он все еще жив. Чтение этой книги помогает установить связь, так сказать, с сегодняшним днем, со Христом. Я не просто читаю о том, что произошло. Что-то произошло, да, но то, что произошло, имеет значение для меня, для всех, кто это читает, для моей личной жизни в вере. И это, я думаю, имеет решающее значение в том смысле, что Йозеф Ратцингер, Папа Бенедикт, не преуменьшает, не убирает и не пропускает ничего из того, что Церковь исповедует как веру. И это для меня то самое важное, что я взял для себя. Я читал первый том несколько раз, я перечитывал его снова и снова, проходя с ним определенные периоды моей жизни. И я могу рекомендовать эти книги — они очень полезны, это настоящая духовная пища.
—Как он жил своей верой?
Вера передалась ему от родителей очень естественным образом и оказала на него очень сильное влияние. То, что он получил от своих родителей, а затем от своих учителей, своих духовных наставников затем углубилось в его собственной жизни. У меня всегда было впечатление — и я думаю, что не у меня одного — что то, что говорил профессор Ратцингер, епископ Ратцингер, архиепископ и кардинал Ратцингер или Папа Бенедикт, не было формальными речами: это было, так сказать, «плоть от плоти его». Это было то, во что он верил и чем он хотел поделиться, чтобы передать это пламя другим и сделать так, чтобы оно горело ярко.
—Есть ли у Папы время для молитвы, для тишины?
Это зависит от того, как вы распоряжаетесь своим временем. Если мне что-то важно, я стараюсь найти необходимое время. И не просто время, которое у меня могло бы остаться после всех дел, а время, которое я предусмотрел, когда планировал свой день.
То, что я мог видеть, работая и живя рядом с ним на протяжении многих лет, — это то, что у нас всегда было определенное время для молитвы. Конечно, были исключения, например, когда мы путешествовали. Но время молитвы было священным.
Конкретно это означало: Святая Месса, бревиарий, Розарий, размышления. В установленное время моя задача была придерживаться этого, а не говорить: это сейчас важно, это очень важно, а это еще важнее. Он говорил: «Самое главное, что Бог всегда на первом месте. Во-первых, мы должны искать Царства Божьего, а уже потом все остальное». Это простая фраза, и она звучит хорошо. Но не так просто придерживаться этого.
—Святые служат образцом для подражания в нашей христианской жизни. Кто был любимым святым Папы Бенедикта?
Его любимым святым был святой Иосиф, но вскоре к нему присоединились св. Августин и св. Бонавентура. А все потому, что он очень внимательно изучал труды и биографии этих двух великих деятелей Церкви и видел, как они обогатили его духовную и интеллектуальную жизнь.
Из женщин — чтобы не упоминать только мужчин — Дева Мария, конечно же, № 1. Затем я бы назвал святую Терезу Авильскую, которая своей интеллектуальной и духовной мощью и силой дала свидетельство, которое он нашел очень впечатляющим. А еще — вы не поверите — есть еще маленькая святая Тереза Младенца Иисуса.
Из более современных, я полагаю, мы можем также включить Мать Терезу, благодаря ее простоте и убежденности. На самом деле то, чем она жила, было больше, чем просто лекция по теологии, фундаментальной теологии или какому-либо другому предмету. Она жила по Евангелию, и это для него было решающим.
—Он знал Мать Терезу лично, не так ли?
Да, он познакомился с ней в 1978 году на «Католическом дне» во Фрайбурге. Я тоже случайно оказался там. Он был архиепископом всего год, а я уже год учился в семинарии. Мать Тереза была там, в кафедральном соборе Фрайбурга, а также кардинал Мюнхена и Фрайзинга Йозеф Ратцингер.
—Как Йозеф Ратцингер, будучи Папой Бенедиктом, формировал Церковь?
Как он отметил в проповеди, ознаменовавшей начало его понтификата, когда он стал Папой, у него не было ни программы управления, ни церковной программы. Он просто пытался провозгласить волю Божию, встретить вызовы нашего времени в соответствии с Божьей волей. И он хотел вложить в это всю свою душу. Программа не помогла бы, потому что в те времена события развивались с небывалой скоростью, даже в сложных ситуациях. И способность адаптироваться к этому, безусловно, была одной из его самых сильных сторон. Он быстро замечал проблемы и знал, что на них нужно отвечать верой. Не просто ответом, имеющим, так сказать, богословское основание, но ответом более глубоким, исходящим из самой веры, одновременно богословски обоснованным и убедительным.
И именно поэтому я думаю, что его великим вкладом, его великой поддержкой для верующих было слово. Мы уже говорили о том, что слово было его величайшим, его лучшим «оружием» — как «по-боевому» это звучит! Со словом он умел обращаться, словом он мог вдохновлять людей и наполнять их сердца.
—Оглядываясь назад на его понтификат, с какими самыми большими трудностями ему пришлось столкнуться?
С самого начала было ясно, что самой большой проблемой было то, что он называл «релятивизмом». Католическая вера и Католическая Церковь убеждены, что в Иисусе Христе родилась и стала плотью истина: «Я есмь путь, истина, и жизнь».
А релятивизм в конечном счете говорит: «Истина, которую вы провозглашаете, противоречит толерантности. Вы не терпимы к другим убеждениям — то есть внутри христианства, что касается вопроса об экуменизме, — вы не терпимы к другим религиям, вы о них невысокого мнения». И это, конечно, неправда. Толерантность означает, что я с уважением отношусь к каждому в его или ее вере, к его убеждениям и принимаю этих людей. Но это не значит, что я затем просто должен обесценить свою собственную веру: веру, в которой я укреплен, веру, которую я получил, чтобы передать ее. Совсем наоборот! …Это был релятивизм — а затем у нас возник вопрос об отношении между верой и разумом. Это было одной из его сильных сторон.
После, когда он стал Папой, неожиданно, но очень остро, встал вопрос о злоупотреблениях (прим.: речь идет о сексуальном насилии со стороны католического духовенства в отношении детей), вызов, брошенный таким способом, которого никто не ожидал. На самом деле, в этом отношении он уже сыграл важную роль будучи кардиналом, когда из США стали поступать первые вопросы, первые сообщения о злоупотреблениях. В то время я уже два года служил в Конгрегации вероучения, поэтому очень хорошо помню, как он занимался решением этой проблемы Церкви, а также как ему приходилось преодолевать определенное сопротивление изнутри. Это было нелегко, но он справился с этой задачей очень хорошо, решительно и мужественно, что впоследствии также оказалось полезным в его понтификате.
Он всегда говорил: «Есть важные темы, но самая главная из них — это вера в Бога». Это центр, вокруг которого развивались его проповедь и его папское служение: убежденность в том, что я должен провозглашать свою веру в Бога. Это главное. Другие могут заниматься разными делами, но главная цель и задача Папы Римского именно в этом; и для этого свидетельства он был и всегда будет первым свидетелем.
—Итак, провозглашение Бога было в центре его понтификата?
Именно так, если можно так резюмировать. …Провозглашение веры, истины Евангелия. Для нас Бог — это не идея, не просто мысль: Бог — это цель нашей веры. Фактически, в определенное время центр нашей веры воплотился, стал человеком: Иисусом из Назарета. И все, что мы знаем с того времени, было затем собрано в Евангелиях, в Посланиях, в Новом Завете. И провозглашать это, провозглашать достоверно и убедительно, было центром и целью его папства.
—Говоря о злоупотреблениях: не так давно Папа Бенедикт был упомянут в отчете о злоупотреблениях в архиепархии Мюнхена и Фрайзинга. Как он отреагировал на эти обвинения, которые позже были опровергнуты, но, тем не менее, доведены до его сведения? Как это отразилось на нем, особенно в свете всех тех усилий, которые он приложил для расследования злоупотреблений и борьбы с ними?
Мы уже упоминали, как в конце 1980-х — начале 1990-х годов ему, как префекту, пришлось иметь дело с обвинениями, исходившими из США, и что он занял твердую позицию против внутреннего и внешнего сопротивления. И такая же четкая и недвусмысленная позиция была обозначена, когда он был Папой; тому есть множество примеров.
Когда затем его лично обвинили в неправильном рассмотрении дел о сексуальном насилии во время его пребывания на посту архиепископа Мюнхена и Фрайзинга с 1977 по 1982 год, это стало для него неожиданностью.
Его спросили, согласится ли он ответить на вопросы, касающиеся расследования, в ходе которого рассматривалось управление целой череды архиепископов, от кардинала [Михаэля фон] Фаульхабера и заканчивая нынешним архиепископом.
И он сказал: «Я согласен, мне нечего скрывать». Если бы он сказал «нет», можно было бы подумать, что он что-то скрывает.
Они прислали нам много вопросов; и он ответил на них. Он знал, что не сделал ничего плохого. Он изложил все, что мог вспомнить; все это есть в отчете. При составлении нашего заявления мы допустили небольшую ошибку: это была не ошибка со стороны Папы Бенедикта, а недосмотр одного из наших сотрудников, который сразу же извинился перед ним (Бенедиктом). Он сказал, что это была его ошибка, что он перепутал дату, касающуюся присутствия или отсутствия на встрече.
Это было немедленно опубликовано и тут же исправлено. Но версия о том, что Папа солгал, к сожалению, осталась. И это было единственное, что действительно потрясло его: то, что его назвали лжецом.
Это просто неправда. Затем он написал личное письмо. Он сказал, что это будет последнее слово по этому вопросу, и что после этого письма он больше не будет давать комментарии. Кто ему не верит или не хочет, тот и не обязан. Но тот, кто смотрит на факты честно и непредвзято, должен сказать: обвинение во лжи просто не соответствует действительности. И это позорно!
Это обвинение действительно шокировало его. Тем более, что оно исходило от стороны, которая не то чтобы отличилась выдающимися достижениями в нравственной сфере, а совсем наоборот. Это было сплошь морализаторством, что приходится сказать: это было и остается постыдным! Но это было не последнее слово. Папа Бенедикт сказал: «Я ничего не скрывал, я сказал то, что должен был сказать. Мне больше нечего добавить, мне больше нечего сказать».
Он мог только взывать к разуму, доброй воле и честности, больше ему действительно ничего не оставалось делать. И это именно то, что он написал в своем письме. За все остальное ему придется отвечать перед Милосердным Господом.
На самом деле все, что вы говорите, есть в документах и в файлах. Любой, кто действует без злого умысла, может восстановить ход событий и раскрыть правду.
Как я уже сказал, беспристрастность является необходимым условием. Не только в этом случае, но в принципе, а особенно в этом случае. И кто готов действовать непредвзято, тот это признал или признает.
—Был ли Папа Бенедикт счастлив? Был ли он удовлетворен, реализован в своем личном жизненном пути?
Из всех слов, которые вы только что упомянули, я бы назвал верным последнее: самореализация. Я воспринимал его как человека, который действительно реализовывал себя в том, что делает. Он решил посвятить свою жизнь священству. Его первым призванием, его первой любовью, конечно же, было преподавание. И поэтому он стал профессором. Это была просто его судьба.
Затем он стал епископом и, наконец, приехал в Рим. Все это соответствовало его природе, его интеллектуальной структуре. То, что он стал Папой Римским, было, как я уже сказал, последним, чего он когда-либо ожидал или желал. Но он принял это, и во всех своих задачах — насколько я мог видеть — он был действительно реализован и готов отдать все.
Я заметил, что он отдал что-то от себя, отдал то, что было для него самым важным. То, что он передавал, не было чем-то, что он когда-то где-то подхватил: он делился чем-то своим, чем-то, что исходило из его собственной жизни, его интеллектуальной честности, его веры.
—Было ли у него время подумать о своей родной семье, сохранилась ли связь? Как он говорил о своей семье?
Учитывая все то, что вы можете прочитать, все то, что он говорил публично и что я сам слышал, я должен сказать, что он говорил с действительно большой любовью и уважением о том, что сделали его родители, особенно для их троих детей. Его отец был офицером полиции, у них не было много денег, и все же все дети получили очень хорошее образование — а это дорогого стоило! Но что было действительно важным, так это пример веры, который они им дали. Он всегда говорил, что это было и остается основой всего, что пришло позже.
—Какие из сказанных им слов вы запомните? Что останется?
Что ж, на данный момент позвольте мне просто поделиться личным: снова и снова — особенно во время его пребывания «на покое» — я оказывался в сложных ситуациях, когда я говорил: «Святейший Отец, этого не может быть! Я не могу справиться с этим! Церковь упирается в непробиваемую стену! Я не знаю: Господь спит, Его нет? В чем дело?» И он сказал: «Ты видимо плохо знаешь Евангелие, не так ли? Как гласит история, Господь спал в лодке на Галилейском море. Ученики испугались, надвигалась буря, поднимались волны. И они разбудили Его, потому что не знали, что делать. А Он просто спросил: «Что происходит?» Иисусу нужно было всего лишь сказать шторму несколько слов, чтобы дать понять, что Он — Господь даже над погодой и бурей». Как мне пояснил Бенедикт: «Смотри, Господь не спит! Так что, если даже в его присутствии ученики боялись, вполне нормально, что сегодняшние ученики могут бояться то тут, то там. Но никогда не забывайте одного: Он здесь, и Он остается здесь. И проходя через все, что тебя сейчас тревожит, через все трудности, все, что давит на сердце или на желудок, это то, о чем вы никогда не должны забывать! Поверь мне, я действую именно таким образом».
Это то, что, помимо всего прочего, действительно запало мне в сердце и закрепилось в моей памяти.
—Не могли бы Вы поделиться каким-то личным фактом из Вашего общения с Папой Бенедиктом?
Папа Бенедикт был человеком с прекрасным чувством юмора. Ему нравилось, когда даже в трудных вопросах не забывали про юмор, поскольку он может служить своего рода заземлением, а также своего рода «проводом», который ведет нас «вверх». Так, я замечал то тут, то там, как в сложных ситуациях, будь то в качестве кардинала или Папы, он старался «разбавить» происходящее юмором, не чтобы просто позабавить, – это было бы слишком поверхностно, — а тем самым посмотреть на вещи несколько проще.
И это оказалось очень ценным для моей собственной жизни в некоторых трудных ситуациях. И я очень благодарен за это.
—«Santo Subito» — сразу святой?
Именно такое послание мы могли прочитать на похоронах Иоанна Павла II на площади Святого Петра. Я очень хорошо все это помню: было много баннеров, а также больших нарисованных плакатов с надписью «Santo Subito». Я верю, что все пойдет в этом направлении.
Вот полное интервью EWTN с архиепископом Георгом Генсвайном:
